Такое не забывается

— Расскажи, расскажи еще, дедушка!
Звонкие детские голоса раздавались вокруг большого дерева, росшего на холме за станом всего в нескольких минутах ходьбы от шатров, куда старик старался приходить каждый день — поработать, подумать, отдохнуть. Детское общество всегда радовало сердце старого земледельца. И теперь он отложил в сторону только что починенную тяпку — треснула ручка от неудачного попадания по камню, когда он утром обрабатывал новый участок поля, — и, усевшись поудобнее, еле успел подхватить на руки четырехлетнего мальца, своего двенадцатого пра-правнука, — бежавшего во всю прыть послушать дедушкины сказки.
— Осторожнее, добрый молодец, — так будешь на своего прадеда прыгать! — Глаза старика, несмотря на осудительный тон голоса, искрились неподдельным счастьем. Эти моменты в окружении детей старик не променял бы ни на что на свете.
— Расскажи опять про зверушек, — попросил мальчик постарше, уже взобравшийся на правое колено рассказчика.
— Да я уже вам все рассказал, что помнил…
— А ты вспомни еще новенького!
Для виду наморщив лоб, старик помедлил несколько мгновений и начал заговощицким голосом:
— А вы знаете, почему у зайца такие большие уши?
— Чтобы слышать, когда к нему подбирается волк! — Посыпались поспешные ответы.
— А я-то думал, для красоты… — улыбнулся старик. — А сколько живет мышка?
— Столько, сколько хочет кошка! — Со смехом выпалила правнучка постарше, которая тоже подошла вместе с младшими детьми.
— Ну!… Все то вы знаете! — Голос старика вроде даже помолодел. — А вот кто знает, почему у змеи нету ног?
На этот раз задумались все, кроме самого младшего, который, не задумываясь, выпалил:
— Он так быстро бежал, что ноги потерял!
Громкий смех старика слился с детским хохотом, таким заразительным, что улыбнулась даже проходящая невдалеке сноха старика, согнувшаяся под ношей тяжелой вязанки дров.
Старик, отсмеявшись всласть, блаженно вздохнул и заметил:
— Такой маленький, а такой умный, — весь в пра-прадеда пошел! А ведь все так и было…
Он помолчал немного, и продолжил слегка изменившимся голосом:
— У змеи действительно раньше было четыре лапки, как у тех ящериц, которых вы ловите летом среди камней. А язык каким был, таким и остался, — раздвоенным, острым и злым. Это сейчас змеи молчат, будто язык прикусили, а раньше они говорили, да еще как говорили — заслушаешься! «Скушай плод», — говорил один, — «и станешь как Бог!» Есть те плоды было нельзя, но змей сказал: «Ешь, не бойся, не умрешь…»
Голос старика дрогнул, глаза теперь не мигая смотрели куда-то вдаль, силясь что-то разглядеть сквозь невесть откуда набежавшие слезы. Маленькая девочка, подошедши поближе, взяла его за руку, чем и вернула в реальный мир.
— Деда, мне пальчик болит! — Она протянула ему сжатый кулачок с оттопыренным розовым мизинцем, на кончике которого явственно проступала черная черточка занозы.
Старик вздрогнул и, шморгнув носом, попытался улыбнуться.
— Давай его сюда! — Нежно обхвалив ее кулачок мозолистой ладонью левой руки, твердым заскорузлым ногтем большого пальца правой он провел несколько раз вдоль темной полоски, затем в обратном движении осторожно приподнял занозу за высвободившийся кончик другим ногтем и, наконец, извлек небольшую колючку.
— Малину опять собирали?
— Да, мама послала набрать на лекарство для братика…
Старик вздохнул:
— А раньше колючек не было. И болезней не было. Было всегда тепло, красиво, уютно, спокойно. Было…
Его воспоминания прервал резкий окрик:
— Дети! Не отвлекайте дедушку от работы, а то завтра не будет чем землю копать!
Дети засуетились и по одному начали направляться в сторону стана, каждый к своему шатру.
Старик закрыл глаза, затем повернулся на звук голоса и взглянул на говорящую женщину. Потемневшие от времени одежды жалко висели на исхудавшем от тяжелого труда теле. Некогда пышные волосы были собраны на затылке поседевшим пучком. Руки, лицо, осанка — изменилось практически все, кроме глаз… О, как отличалась она от той молодой красавицы, которая когда-то стояла посреди того прекрасного сада, под тем запретным деревом, с улыбкой протягивая ему тот роковой плод… Он почти услышал вновь те лживые слова змея, однако звучащие голосом его жены… «Скушай, скушай, скушай…» — отражалось эхом в его голове.
— Скушай похлебки да дочини лопату, а то уже скоро будет смеркаться. — Усталый голос Евы развеял мираж прошлого, и Адам, крякнув, поднялся, опираясь на починенную тяпку, и направился к ней, по-старчески сутулясь. Ева, не дожидаясь его, уже шла в сторону стана, неся в руках корзину диких яблок.
Старик позвал:
— Ева! — Она замедлила шаг. — Ты еще помнишь… сад… дерево… змея?
Она обернулась, потупив взгляд, затем посмотрела на мужа.
— Помню, Адам, я помню все. Такое не забывается. Я… — она помедлила, затем, собравшись с мыслями и проглотив внезапно появившийся в горле комок, через силу улыбнулась. — Ты устал. Поешь и ложись спать.

Адам долго ворочался на своем твердом ложе. Картины из его жизни в Едемском саду всплывали одна за одной: вот он гладит ягненка по кучерявой головке, вот орел садится ему на вытянутую руку, вот они с Евой собирают цветы и разговаривают с Богом в прохладе дня… Но каждое новое радужное воспоминание заставляло его больше и больше хмуриться, пока его лицо не превратилось в старческую гримасу, а тело не начало вздрагивать от все более частых всхлипываний. Старик плакал, скорчившись на постели возле своей спящей жены, вспоминая потерянный рай и не смея — даже на мгновение — задуматься над тем, что могло бы быть, если бы не…